Биография

I

II

III

IV

V

Отец

Мама

Белкины

Тейтельбаум

Сестра

Евгения

Дети

 
Возврат к началу

 
  • Сентябрь 1972 – декабрь 1974. Первые годы на Физтехе

Традиционно студенческие годы на Физтехе чётко делились на два совершенно различных периода. Первые пять семестров шло очень интенсивное изучение фундаментальных предметов. Так, курс математического анализа читался четыре семестра (с двумя экзаменами в каждом семестре письменном и устном), общей физики даже пять семестров (также с двумя экзаменами в каждом) и т.д.

Заканчивалось всё это дело итоговым грандиозным госэкзаменом по общей физике (письменным и устным) после пятого семестра. После этого третьекурсник проходил предварительное распределение на базовую кафедру, где в последующие годы изучал уже курс наук, соответствующих профилю базовой кафедры, а "на материке" сохранялось обучение иностранным языкам, военному делу, общественным наукам, а также страшной теорфизики. Но об этом всём будет сказано ниже.

Но начинался почти каждый курс с весьма неприятной поездки "на картошку". За шесть физтеховских лет мне пришлось совершить этот двухнедельный вояж четырежды (кроме третьего курса – после стройотряда – и шестого, выпускного курса – после лагерей), а потом, кажется, еще и в аспирантуре один раз (правда, тут точно не помню) и впечатления остались самые противные. Совхоз "Большевик" где-то под Серпуховом селил нас практически в бараках (называлось это пионерским лагерем), там было холодно, намокшая за день грязная одежда сохла плохо. Кормили тоже, гм, не по ресторанному меню :).

Убирали мы то картошку, то свёклу, то морковь, подкапывая дары полей лопатами и вилами. По правилам, сначала надо бы приподнять пласт земли трактором тогда и подкапывать не пришлось бы; однако появление трактора было редкостью. Особенно скверно было копать морковь совхоз растил какую-то голландскую длинноплодную, красоты она была необыкновенной (и на вкус много лучше обычной), но трактором приподнять грядку было просто невозможно (корешки просто перерубались пополам), да и вручную изъять ее из земли было очень трудно: росла она густо и за почву цеплялась отчаянно. Не знаю, как там голландцы с нею справляются, но у нас "морковка ты голландская" стало расхожим ругательством, заменив ни в чём не повинную киношную редиску.

Вот так мы "помогали" совхозу убирать урожай. Самих совхозников на полях видеть мне не довелось, кроме разве что не всегда трезвых мелких начальников, лениво понукавших нас пошевеливаться. Куратор нашего курса молодой преподаватель Михаил Андреевич Куликов (впоследствии ведший у нас семинары по нескольким предметам) честно вкалывал наравне с нами, а вот мелкие комсомольские вожаки типа секретаря курсового бюро неприличным образом присоединялись к понуканиям, а от тяжкого труда порой отлынивали. Впрочем, нашего курсового секретаря (фамилию милосердно опущу) позже студенческий оперотряд застукал на воровстве в общежитии, но это уже другая история.

Однако были мы молоды, и жили мы там совсем не скучно. В большом ходу были всякие игры: шахматишки, преферанс (это вообще одна из физтеховских традиций), словесные игры и пр. Выпускали даже стенгазету, которая впоследствии выросла в регулярную стенгазету нашего курса "Под интегралом". Любопытно, что много позже, обозревая разную стенную печать, институтская многотиражка "За науку!" хихикала: газета "Корень" явно рассматривает только положительные явления, газета "Модуль" (наша факультетская газета) из отрицательных явлений делает положительные, и только "Под интегралом" даёт взвешенную общую оценку всему (надеюсь, эта специфическая шутка понятна и нематематикам). Я много писал в наши газеты (от курсовой до общеинститутской), но именно в "картофельном" номере вышел мой цикл стилизаций "Сельхозработы как призма российской поэзии" попытка представить себе, как написали бы о поездке на картошку разные поэты. Пародии, и особенно стилизации, это и сейчас мне по вкусу.

Но учиться на Физтехе было трудно. Да что там просто тяжело.

Физтех находится не в Москве, а за городом, в Долгопрудном, добраться туда из Москвы и сейчас совсем не так легко, а в те годы это было просто трудно до безобразия.
 Метро у Савёловского вокзала ещё не было (нас много лет кормили обещаниями, что вот-вот оно будет, оно стояло в планах; но что-то там не заладилось со знаменитой трёхъярусной Савёловской эстакадой: то ли просела, то ли поплыла короче, открыли эту злополучную станцию с опозданием лет на 15 против плана, аж в 1988 году, когда для меня это было уже совсем не так актуально). Добираться до вокзала следовало на автобусе либо от "Белорусской", либо от "Новослободской", пересаживаться на электричку, а потом ещё довольно прилично топать от платформы Новодачная. Кстати, там останавливались вовсе не все электрички, а от узловой ст. Долгопрудная идти было ещё дальше. В итоге для меня с Пресненского вала, где мы жили, путь был достаточно длинен: на автобусе/троллейбусе до Белорусской, там другим автобусом до Савёловской, потом электричкой, потом ещё приличный кусок пешком выходило поутру час с четвертью (если удачно поспеть на все автобусы и нужную электричку), а то и больше; а обратная дорога могла занять и полтора часа.
Потом, правда, ситуация немного улучшилась: открыли платформу Тимирязевская между Савёловским вокзалом и Окружной (до неё добираться было удобнее, а на обратном пути и подавно), потом пустили сквозные электрички от Белорусского вокзала по Савёловскому направлению (но их было мало, и шли они по соединительному участку очень медленно). В общем, добраться до alma mater было серьёзной проблемой.

Но главным фактором была вовсе не отдалённость института, а бешеная интенсивность обучения на первом курсе, что называется, головы было не поднять.
Когда я рассказываю моим нынешним студиозусам, у которых в день бывает две пары, а то и вовсе одна, как это было у нас, они просто
не верят. Вполне обычным был день, скажем, с двумя-тремя парами лекций с утра (правда, профильные предметы часто перемежались общественными науками это позволяло переключаться), потом после перерыва (поесть-то тоже надо!) ещё две пары семинаров,
а потом, глядишь, ещё и лабораторные работы или сдача заданий, так что хорошо, если освободиться младшекурснику
удавалось часам к восьми, а то и позже.

Ехать домой на ночь глядя, скажем, поздней осенью или зимой, идти по темным улицам Долгопы,
потом долго мерзнуть на платформе
– это казалось неважной идеей.
И, кстати, это было не очень безопасно: всё же Долгопрудный – город непростой, там и бывших зэков было немало,
и просто шпаны – вполне могли обидеть. И таки обижали, были случаи и грабежа, и просто мордобоя.
Потом физтехам надоело, и комсомольский оперотряд провел совершенно замечательную
контртеррористическую операцию,
после которой студентам стало много спокойней. Было это как раз в мои годы, детали помню хорошо.

А ведь наутро надо снова быть на лекциях! Стоит ли удивляться, что многие, даже москвичи, предпочитали жить в общежитии оно, по крайней мере, рядом, через дорогу! Более того, прожить некоторое время в общежитии считалось хорошим тоном, чуть ли не обязательным. Место предоставлялось всем, я и сам на втором курсе прожил там год, хотя ночевал, конечно, не каждую ночь, а лишь тогда, когда задерживался в институте совсем уж допоздна.

Жизнь в общежитии была, скажем так, нескучной. Нормальные представления о времени дня смещались –
например, в три часа ночи кто-то, "ушедший в ночное", вдруг испытывал естественный приступ голода
и начинал стучаться во все двери с вопросом: "Ребята, нет ли хлебушка?"
Голод, кстати, был студентам (именно общежитейцам) знаком не понаслышке, особенно перед стипендией.
В частности, очень не рекомендовалось оставлять на общей кухне сковородку с картошкой
(самый популярный деликатес) – может внезапно исчезнуть.
Сковорода, конечно, потом найдется – куда она денется...

Окунувшись в  общежитейскую среду, студент-младшекурсник, невзирая на жуткую нагрузку, ощущал себя
самостоятельным и свободным. Это было чревато серьёзными опасностями – легко было подпасть под влияние друзей,
звавших поболтать с соседями, развлечься, выпить, перекинуться в картишки. Среда, что называется, засасывала.
В преферанс, конечно, физтехи играли поголовно, но надо же и честь знать...
Моему одногруппнику и хорошему товарищу попались в общежитии вот такие соседи – и он очень с ними мучился.

Конечно, большей частью в общежитии жили иногородние студенты. Физтех был в этом смысле совершенно уникален –
доля иногородних доходила до 80%! Этому способствовали и курсы подготовки, и ЗФТШ – Заочная физико-техническая школа, бесплатно обучавшая десятки способных школьников со всего Союза и помогавшая своим выпускникам
при поступлении на Физтех, подтягивая их до нужного уровня.
Преподавать в ЗФТШ считалось серьезной общественной работой, и многим это нравилось, в том числе и мне –
был я там и методистом, и даже (в аспирантуре) общественным директором.
Так что в смысле физики-математики иногородние абитуриенты-студенты могли быть вполне на уровне,
но общей культуры, обтёсанности недоставало. Встречались и совсем простые ребята.

Заметим, правда, что система Физтеха имела две важные особенности. Во-первых, посещение профильных предметов было практически необязательным (в отличие от, скажем, истории КПСС, иностранного языка или военной подготовки).
Явка и ведение конспектов никем не контролировались. Но пропуск лекции очень больно отзывался на понимании предмета,
поскольку темп преподавания был очень высок догнать самому было нелегко.
 Ещё хуже был пропуск семинара после этого было гораздо труднее разобраться с задачами из очередного задания,
а уж сдать его тем более.
Нет, пропуски, конечно, бывали, и даже не так редко, но столь же нередко кончалось это дело нехорошо.

Второй особенностью, заметно выделявшей Физтех, была пятидневная учебная неделя тогда это было редкостью.
Первокурсники имели дополнительный выходной в субботу, второкурсники в понедельник.
Выходной? Как бы не так! Он официально назывался днём самостоятельной работы и именно этим студент и занимался: корпел над книжками в читальном зале, решал задачи из очередного задания, продирался через английские тексты... Собственно, тем же он занимался и в официальный выходной  воскресенье, да и в другие дни, а то и ночи.

А заданий было реально очень много  по одному предмету до четырёх за семестр, и в каждом могло быть множество задач (по физике мог быть десяток и больше, по математическому анализу  и штук 30), и все их следовало прорешать и предъявить тетрадь преподавателю. Коварство ситуации заключалось, конечно, в том, что ответ в задачнике был; но преподавателю было мало правильного ответа в тетрадке  ему подавай решение, да ещё и объясни его!

В популярной физтеховской шутке все интегралы подразделялись на определённые (знаешь, как взять) и неопределённые, сходящиеся (ответ сошёлся с задачником) и расходящиеся, собственные (сам взял) и несобственные. Далее шла грустная ремарка: собственные интегралы обычно расходящиеся.

Не успев оглянуться, первокурсник моего факультета уже видел, что пора сдавать первое задание по матанализу, почти сразу же по физике, линейной алгебре, математической логике... И параллельно сдавать кучу лабораторных работ по физике, химии (её у нас, правда, было мало, но всё же...). И всё это стремительно растёт, как снежный ком, распухает и нарастает; а пока не сдашь все задания и лабораторные работы, к сессии не допускаешься.
Итак, сдать задание было не так-то просто, а уж пересдать  и подавно. А среди преподавателей встречались и откровенные подвижники, готовые допоздна сидеть и принимать, принимать, принимать, пренебрегая личной жизнью,  мне вообще встречались почти исключительно такие.

С непривычки это всё было очень тяжело. Пытаясь догнать уходящий поезд, студенты корпели ночами (это называлось "уйти в ночное" и считалось обычным делом), кооперировались для решения задач (при выполнении лабораторных работ коллективность нередко разрешалась; а вот при сдаче задания объяснить преподавателю ход решения, если его придумал не ты, нелегко); но выдерживали не все. Отсев на младших курсах был велик.

Но главные предметы читали нам звёзды мировой величины.
Общую физику одно время читал Сергей Петрович Капица, позже был академик Роальд Зиннурович Сагдеев
(правда, оба именно как лекторы не очень блистали такое случается и с очень крупными учёными, первокурсникам читать трудно),
а потом до конца курса читал его профессор Дмитрий Васильевич Сивухин, автор знаменитого трёхтомного "Курса общей физики",
вот уж это был лектор божьей милостью!
Семинары по физике тоже запомнились: на втором курсе у нас их вёл Пётр Александрович Крупчицкий, буквально в то же время получивший Ленинскую премию за открытие несохранения пространственной четности в ядерных электромагнитных переходах. Пятый семестр, последний перед госом, Владимир Дмитриевич Горобченко - тоже крупный учёный, лауреат Госпремии СССР за открытие и исследование эффекта взаимодействия на ядрах немагнитных элементов в ферромагнетике. С обоими было очень интересно общаться, хотя забавные случаи бывали и на семинарах по физике.

Превосходно читал математический анализ все четыре семестра профессор Виктор Борисович Лидский. Крупнейший учёный, именем которого названы несколько трудных теорем, он блестяще владел не только предметом, но и формой его подачи так, чтобы было понятно каждое слово. Он очень точно ощущал подъёмы и спады внимания аудитории и умел вовремя переключить студентов изменением интонации, риторической паузой, а то и удачной шуткой. Этот приём я позже и сам взял на вооружение что ж, мои лекции по совсем другим предметам тоже нравятся студентам.
Да и о самом Лидском ходили легенды, шутки, анекдоты, причём некоторые основаны на ситуации, которую я сам наблюдал, хотя то же утверждают (с разной степенью подробности) многие якобы при сём присутствовавшие. Биография у Виктора Борисовича была самая героическая: был он фронтовик, орденоносец, и при этом интеллигентнейший, даже застенчивый человек. На первой же лекции я умудрился задать ему какой-то не совсем дурацкий вопрос он обрадовался, подробно ответил и, видимо, запомнил меня и с тех пор, сталкиваясь случайно в коридоре (а всё здание Главного корпуса МФТИ пронизывали длиннейшие коридоры), первым здоровался и протягивал руку, так что поначалу я даже конфузился. Уже позже, когда я, уже курсе на третьем, осмелел, освоился и стал захаживать на кафедру высшей математики, где постоянно шла игра в блиц, он меня там увидел, обрадовался и очень тепло приветствовал. Сын его Володя учился на том же курсе (на другом факультете), мы были неплохо знакомы и однажды попались на глаза Лидскому совместно он опять очень обрадовался...
Для третьего курса Лидский читал интереснейшую дисциплину теорию функций комплексного переменного (ТФКП)
и вновь превосходно. Правда, нашему потоку её читал другой лектор профессор Александр Мартынович Тер-Крикоров, читал он совсем по-другому, и даже упор делал в своём курсе не на конформные преобразования, а на ряды Лорана; но и он был великолепен. Позже он же читал нам курс анализа-III и это тоже было хорошо. Вообще вся кафедра высшей математики была сильна и многолюдна, о ее преподавателях ходили всякие шутки и легенды.

Отлично читал "Дифференциальные уравнения" профессор Александр Александрович Абрамов, тоже ученый выдающийся. Продолжение курса "Уравнения математической физики", науку трудную и интересную, вёл академик Василий Сергеевич Владимиров; но это был уже третий курс, и мы были уже другие.
В общем, лишь один лектор мне казался пресноват и суховат доцент (позже профессор) Дмитрий Владимирович Беклемишев, читавший нам аналитическую геометрию, а потом и линейную алгебру; но книжка его, по которой мы учились, была очень внятна и хороша (неслучайно он и докторскую свою защищал по педагогическим наукам, по методике преподавания). А позже попалась мне в руки чудесная книжка его по женской логике просто зачитался!

Теормеханику читал нам заведующий соответствующей кафедрой профессор Марк Аронович Айзерман, великолепный лектор
и личность совершенно легендарная.
Человек он был уже очень немолодой, высокого роста (а еще и читал  в Актовом зале, с высокой сцены), сильно сутулился, буквально нависая над краем сцены, и рокочущий его громовый голос нас просто завораживал.
Много позже Марк Аронович у себя в Институте проблем управления организовал интереснейший семинар,
на котором явил научному миру совершенно новое представление о проблемах теории принятия решений.
Оказалось, он и в этом крупнейший специалист.

Наконец, упомяну ещё и потрясающие лекции профессора (ныне академика) Юрия Ивановича Журавлёва,
открывшего нам прелести математической логики.

Интенсивная система физтеха предусматривала и большое количество экзаменов на младших курсах.
Так, уже первый семестр был отмечен экзаменом по химии (кажется, это была электрохимия, во втором семестре химическая кинетика, но помню нетвердо, ибо мне это не было интересно, – помню только, как сдавал), общей физике (механика), матанализу (дифференциальное исчисление), аналитической геометрии, математической логике и истории КПСС.
Шесть штук! При этом матанализ и общая физика сдавались дважды: сначала письменный экзамен, потом устный, с учётом письменных достижений – оценка единая. Да ещё куча зачётов (в том числе дифференцированных, с отметкой).
Так же выглядел и второй семестр: химия, матанализ (интегральное исчисление), линейная алгебра, общая физика (термодинамика), матлогика и история КПСС.
На втором курсе к общей физике и матанализу добавлялись дифференциальные уравнения, политэкономия, языки программирования, дискретный анализ. Пятый семестр был нацелен на госэкзамен по общей физике, читались также курсы теории функций комплексного переменного (ТФКП), уравнений математической физики и анализа-III.
Боюсь, что сейчас я уже ничего не вспомню из этих мудрых наук; но особенно жаль ТФКП – этот предмет был просто фантастически красив: впечатление от того, что какой-то на вид совершенно зубодробительный комплексный интеграл берётся буквально на раз-два, стоит лишь перейти к вычету, было абсолютно ошеломляющим.

Забавно, что всего этого великолепия мне казалось мало.
Почему-то вбил я себе в голову, что неплохо бы мне подтянуться и по части высшей алгебры, но ее нам не читали (разве что фрагментарно, в составе матлогики и ещё чего-то). И вот на втором курсе я стал ездить раз в неделю в МГУ на семинар по проблемам теории множеств, алгебры и логики (его как раз учиняли в день, отведенный мне на самостоятельную работу). Обстановка там была самая непринуждённая, так что даже желторотые салаги навроде меня могли практически на равных возражать остепенённым кандидатам и даже докторам наук – было бы что возразить.

Но продержался я там недолго, меньше года: всё же ездить было ужасно далеко. Однако в самом начале нашёл оброненный кем-то студбилет МГУ – после этого проникновение туда стало проще.
Позже, кстати, уже на III курсе, когда со временем стало полегче, по этому студбилету я ходил на психфак
слушать тамошние лекции – это мне казалось очень интересным – и неофициально называл себя вольнослушателем.
Непривычное слово девушкам нравилось.

Совершенно особняком стояли лекции по разным общественным наукам.
Посещение этого дела было сугубо обязательным, бывали и переклички, а кое-кто из преподавателей,
справедливо не веривший в любовь студентов к его предмету, мог на экзамене и конспект потребовать.

Однако на Физтехе и тут была своя специфика. После истории КПСС, запускавшейся на I курсе, следовала не философия, а политэкономия, что мне представляется правильным; а философия была позже. Со сдачей политэкономии бывали всякие казусы (как со мной, так и с друзьями), но воспоминания о ней в целом спокойные.

Зато о философии остались самые приятные воспоминания. Во-первых, она продолжалась не два семестра (как везде), а три (6-8 семестры, III-IV курс), а во-вторых, это был хорошо увязанный систематический курс, пронизанный идеями диалектики и системного подхода. Вначале целый семестр читалась история философии, причем не в виде бессвязных очерков, как преподают философию ныне, а как связная отдельная наука, с прослеживанием всех связей.

Потом семестр диалектического материализма, его читал крупнейший тогдашний учёный профессор Энгельс Матвеевич Чудинов, и читал он просто увлекательно, не посрамив знаменитого имени. Любовь к диамату у меня началась раньше, но он закрепил её навсегда.
Исторический материализм читал другой крупнейший учёный, Юрий Иванович Семёнов, и это тоже было очень хорошо, хотя сия наука несколько более скучна.

Был у нас и прекрасный семинарист, умница Юрий Иванович Куфтырев, выходец из физиков (он, кстати, прямо говорил, что из физиков-математиков получаются самые лучшие философы). Остался он в моей памяти двумя моментами: упорным нежеланием ставить активному студенту Белкину автомат по диамату и превосходно организованным походом на лекцию уфолога Ажажи вот уж где посмеялись.

Что до последней дисциплины научного коммунизма то она ничем не запомнилась. Но это был уже V курс, было не до того.

(c) Анатолий Белкин & Дмитрий Белкин, 2008