Биография

I

II

III

IV

V

Отец

Мама

Белкины

Тейтельбаум

Сестра

Евгения

Дети

 
Возврат к началу

 
  • Январь – февраль 1975. Государственный экзамен и предварительное распределение

Итоговый грандиозный госэкзамен по общей физике венчал пятый семестр и по сути намекал на переход в категорию старшекурсников. После этого третьекурсник проходил предварительное распределение на базовую кафедру, где в последующие годы изучал уже курс наук, соответствующих ее профилю, а "на материке" сохранялось обучение иностранным языкам, военному делу, общественным наукам, а также страшной теорфизики. К госу готовились весь V семестр, ради этого в сетке часов даже не было общественных наук.

Программа госа включала в себя всё изученное за пять семестров: механику, термодинамику, электричество и магнетизм, оптику и атомную физику – в письменном экзамене могла встретиться задачка из любой области. Разрешалось совершенно открыто пользоваться любыми источниками (книжками, справочниками, конспектами). Задачи, кстати, оказались сложными.
Далее следовало устное испытание, к которому каждый студент готовил некий вопрос (лучше бы посложнее) и писал по нему реферат, стараясь раскрыть тему глубже и шире, чем она излагалась в курсе.
Реферат полагалось защитить, доложив его устно. Если комиссия была удовлетворена, она ставила итоговую оценку с учетом
письменных успехов; но могла и погонять по всему курсу.

Надо сказать, что моя любовь к физике к моменту госа заметно усохла; но готов я был вполне, чувствовал себя уверенно и подготовил совершенно неубиенный реферат по магнетокалорическому эффекту, возникающему при адиабатном размагничивании парамагнетика и очень полезному для достижения низких температур. Дело в том, что аналогичные мини-исследования мы должны были делать и для сдачи обычных курсовых экзаменов, и я, зная о любви профессора Сивухина к этому эффекту, именно его представил ему на экзамене – и был удостоен похвалы. В дальнейшем по сходной технологии, увидев на лекциях, что́ в программе этой части физики лектор особо выделяет, я выбирал для доклада именно это (так, тому же Дмитрию Васильевичу сдал я так же эффект Керра – и тоже удачно). Не вижу в этом ничего нечестного и не стесняюсь признаться.

Улучшенный для второго пришествия доклад по магнетокалорическому эффекту имел такой успех, что наш семинарист В.Д. Горобченко всерьёз предложил мне "бросить этот никому не нужный ФУПМ", перевестись на ФОПФ, перейти на индивидуальный план и заняться вместе с ним физикой сверхнизких температур, суля защиту диссера одновременно с институтским дипломом.
Однако призвания к физике, тем более экспериментальной физике, я не ощущал, да и руки у меня явно растут не оттуда,
так что я вежливо отклонил его предложение. Хотелось заниматься другим.

А едва начался VI семестр, как поступило новое предложение, от которого отказаться было гораздо труднее.

Как я уже писал, на старших курсах обучение велось большей частью на т.н. базовых кафедрах, ассоциированных с ведущими НИИ или КБ. Присутственных дней в самой alma mater становилось все меньше (на 5 курсе –  всего 1 день) , а спецпредметы читались на этих базовых кафедрах, причём уже не всему курсу, а только соответствующей группе.

Мне хотелось заниматься дискретными задачами, теорией игр, теорией принятия решений, исследованием операций –
все эти предметы были доступны для групп 274 и 275 (2 –  1972 год поступления, 7 –  седьмой факультет, ФУПМ, третья цифра –  номер группы).
Базировались они в ВЦ АН СССР, где было у кого поучиться.
Но моя группа (276) была изначально прикреплена к ЦКБ "Алмаз" , куда мне вовсе не хотелось,
предметы эти меня не привлекали, да и перспективы работы там после института были нехороши.
Но я был хороший студент, отличник, они не хотели меня отпускать!

Пришлось пойти на рискованный, обоюдоострый шаг – это помогло.

  • Весна 1975 – весна/лето 1977.  Старшие курсы.

После сдачи физ-госа третьекурсник считался уже полноценным матёрым физтехом жизнь его менялась довольно заметно.

Во-первых, совершенно потогонная система, отличавшая первые четыре семестра (да и пятый, подчинённый предстоящему госу),
наконец-то отступала. Гигантские задания, которые надо было сдавать постоянно (по физике, матанализу, аналитической геометрии,
матлогике, дифуравнениям) остались в прошлом.
Всё больше предметов преподавалось теперь на базовых кафедрах (туда и ездить москвичу было гораздо
удобнее, а иногородние студенты на старших курсах могли перебазироваться в Зюзино,
в московский корпус общежития близ. м. Каховская).
Времени на жизнь стало больше, появилась возможность поднять голову и оглядеться по сторонам.
До того, заметим, заводить романчики или окунаться в культурную жизнь Москвы студент-физтех мог разве что в ущерб
тяжкой ежедневной пахоте, что было, как легко понять, чревато весьма неприятными последствиями.
Теперь же ситуация изменилась.

Физтехи моих лет очень любили театр, и в Москве тогда было много хорошего по этой части.
Но попасть на хороший спектакль было трудно, поэтому обычно в день, когда в театре открывалась предварительная продажа,
очередь в кассу занимали с ночи.
Наши театралы (хорошо организованные в чёткую структуру) высылали квартирьеров с вечера, снабдив их теплой одеждой
и термосами, и передовые части стойко дежурили до раннего утра, отбивая атаки таких же желающих из МАИ, МВТУ и т.п.,
а утром, часам к семи подваливала основная масса (правда, всех вписать в очередь удавалось не всегда).
В одни руки давали по два билета на три-четыре спектакля, не более. Потом добыча делилась на всех интересантов,
в том числе и не приехавших на этот раз, с предоставлением героям-квартирьерам определённых преференций.
Бартерный обмен добытыми билетами тоже был весьма популярен, причём шкала их ценности
была весьма детальной. Выше всех, помнится, котировались билеты на Таганку, в Ленком и Современник,
Малый, Оперетта и ГЦТК тоже шли хорошо, а МХАТ, ЦТСА и Малая Бронная – похуже.
А уж театры им. Пушкина, Станиславского или Гоголя мало кого интересовали.
Как ни странно, не очень интересовали физтехов и Большой театр (особенно балет), и музтеатр им. Станиславского
и Немировича-Данченко. Задумавшись об этом, я пришёл к выводу, что физтеха Слово всегда интересовало
куда сильнее, чем Музыка, – не случайно среди физтехов немало поэтов и вообще людей пишущих,
а вот композиторов я просто не знаю.

Хорошим подтверждением этому тезису была поголовная любовь тогдашних физтехов
к авторской, бардовской песне. Высоцкий, Окуджава, Ким, Дольский, Никитины были бешено популярны
(Галич, кстати, гораздо меньше), гитары в общежитии встречались на каждом шагу.
И огромной популярностью пользовался ежегодный концерт "Физтех-песня", попасть на который
было просто безумно трудно.
Традиционная часть концерта включала песни, сочинённые ещё предыдущими (по сравнению с нашим) поколениями,
использовались при этом мотивы популярных оперетт, песенок Ива Монтана и пр., тексты были оригинальные и очень смешные.
Объявлялось всё это как арии и фрагменты из физтех-оперетты "Сломанный стул", более поздней оперы
"Монастырь на Долгих прудах" и т.п. Сюжет оперетты и оперы при этом вкратце пересказывался (но целиком
их мне слушать так и не довелось, я даже не знаю, существовали ли они в целом виде).
Далее следовала обширная вольная часть, варьировавшаяся от года к году,
где выступали как физтеховские барды, так и гости, в том числе и очень известные исполнители.

Уже много позже я нашёл в Сети неплохого качества записи нескольких концертов и с удовольствием вновь послушал их.
В частности, хорошо помню концерт 1975 года, где я сам был. Там есть в вольной части и несколько песен на мои стихи.

Другой фишкой Физтеха была всеобщая любовь к КВНу. Команда Физтеха гремела на всю страну ещё в том, старом, настоящем КВНе,
была его последним чемпионом перед закрытием. В КВН играли и внутри Физтеха, были команды факультетов, курсов,
постоянно устраивались бои (мне довелось даже капитанить в команде нашего курса и попасть в качестве запасного в общеинститутскую
команду, но поиграть в ней уже не довелось).

Наконец, добавлю, что народ на Физтехе был весёлый, креативный, всякие шутки были в большом почёте.
Выходившие очень часто стенные газеты, кроме неизбежного официоза, печатали массу юморесок, фельетонов, стихов.
Вывешивались они обычно в определённых местах Главного корпуса (а курсовые газеты так и в общежитиях)
и встречались с восторгом немедленно собиравшейся толпой читателей.
Очень популярна была и институтская многотиражка "За науку!", где тоже было много веселого и забавного,
в том числе придуманный именно у нас "физтех-кроссворд".

Во-вторых, само обучение строилось теперь по-другому.

Нет, многое по-прежнему читалось в долгопрудненских корпусах.
Кафедра высшей математики продолжала нас обтачивать и теорией функций комплексного переменного (ТФКП),
и очень глубоким курсом уравнений математической физики (читал его, помнится, академик В.С. Владимиров, автор замечательного учебника;
правда, читал он откровенно вяло, но учебник всё равно замечательный).
Позже добавился "Анализ-III", читал его, кстати, тот же проф. Александр Мартынович Тер-Крикоров,
и опять, как и ТФКП, читал отлично (но уж мера Лебега мне точно никогда не понадобится).

Замечательный лектор и удивительно приятный человек проф. Андрей Александрович Натан, наш декан
и зав. кафедрой математических основ управления, читал нам тем временем матстатистику и теорию случайных процессов.
Науку сию я не особо любил, но слушать Натана было интересно.

Три семестра по нашим позициям в упор била тяжёлая артиллерия кафедра теоретической физики,
приобщившая нас последовательно к теории поля, квантовой механике и статистической физике.
Про них тоже ходило немало анекдотов, и даже довольно забавных, но общее впечатление от этих трех семестров
осталось настолько тяжкое, что и вспоминать их не хочется.
Скажу лишь, что сдать "кванты", не поглядев украдкой прямо в ходе экзамена толстенный том Ландау-и-Лифшица,
считалось просто невозможным, да и сами они смотрели на это дело сквозь пальцы.
Да что там, я и сам (вроде как отличник и всячески повышенный стипендиат) не погнушался
прийти с ломиком томиком за поясом и только тем и спасся.

Были, конечно, и общественные науки (три семестра отличного курса философии, потом два скучноватых семестра научного коммунизма),
физ-ра, война (о чем будет сказано ниже) ну и, наконец, иностранный язык.

Отношение к иностранным языкам на Физтехе было необычным.
Вне зависимости от того, что ты учил ранее (и учил ли вообще), все должны были изучать английский.
Курс изучения продолжался три года (для тех, кто учил английский ранее) или четыре года (если не учил)
и заканчивался довольно суровым госэкзаменом.
Таким образом, на третьем курсе у большинства оказывалось целых два госа (по общей физике в 5-м семестре и по языку в 6).
По окончании курса изучения английского языка студенту полагалось выбрать второй язык немецкий, французский или японский;
правда, последнее было труднореализуемо, ибо японистка на весь Физтех у нас была одна.
Идея второго языка мне казалась замечательной, но в связи с классовой нелюбовью физтехов к иноязыкам
вообще ее довольно скоро дискредитировали, разрешив вместо этого продолжать изучение английского
 (а фактически просто лоботрясничать, ибо чему там учиться-то после госа?).
Конкретный пример этого мне через пару лет пришлось наблюдать.

Поскольку мне с детства хотелось изучить немецкий язык, выбрал я егои не прогадал.
После английского Deutsch пошел удивительно лихо, так что уже к концу семестра я посвятил нашей германистке
Наталии Борисовне Иогансон несложное стихотворение, которое она оценила весьма высоко,
а к концу года отважно брался переводить Гейне (и даже кое-что из гораздо более трудных Шиллера и Гёте),
причём без подстрочника, хоть и со словарём.
Я и сейчас люблю немецкий гораздо больше английского, хотя многое забыл. Чувство языка осталось.
На шестом курсе, раздухарившись, вздумал я поизучать ещё и французский, но тут особого успеха не имел.

Ну а в-третьих, обучение на базовой кафедре было устроено по совершенно иной модели.
Там, конечно, читались и лекции, бывали и семинары, но уже для узкого круга – для одной-двух групп
 (на других базах другим группам читались другие предметы), причём всё это было уже на весьма углублённом уровне,
не общеобразовательном, а научном, вполне современном.

Кафедра наша именовалась "Проектирование и организации систем" (почему-то слов "системный анализ" старались избегать;
кстати, и слова "кибернетика" по старой памяти избегали, заменяя её то "информатикой", то "управлением")
и базировалась в Вычислительном Центре Академии Наук (ВЦ АН СССР) на ул. Вавилова, 40.
Руководил ею совершенно эпический человек
член-корр. АН СССР (позже академик) Гермоген Сергеевич Поспелов,
преподавательский состав был очень сильный (все они одновременно были сотрудниками поспеловской лаборатории ВЦ АН СССР).
Читали нам такие дисциплины, как "Программно-целевое планирование и управление", "Теория принятия решений",
"Математическое моделирование сложных систем", "Методы оптимизации".
Параллельная кафедра исследования операций, также базировавшаяся на ВЦ, читала нам (и "своей" 274-й группе) теорию игр,
общую теорию исследования операций
всё это (в отличие от той же квантовой механики) в дальнейшем оказалось полезным и нужным.
ВЦ АН СССР в те годы был, несомненно, одним из лучших научных центров страны, и читали нам всё это
крупнейшие ученые, известнейшие люди, включавшие в лекционные курсы самые свежие достижения своих наук
(в том числе, кстати и собственные, благо было что!): "отец советского искусственного интеллекта" проф. Дмитрий Александрович Поспелов,
"отец советского исследования операций" проф. Юрий Борисович Гермейер, проф. Александр Александрович Петров, проф. Павел Сергеевич Краснощёков,
Курировал обе наших группы зам.директора ВЦ АН членкор (позже академик) Никита Николаевич Моисеев
он тоже нам читал какой-то курс,
а впоследствии неоднократно помогал мне советом в аспирантуре, так что я вполне считаю и его одним из учителей моих;
а когда к его юбилею РАЕН учредила памятную медаль Н.Н. Моисеева и почтила ею, в числе иных, также и меня, я был приятно обрадован.

Но главным в рамках системы Физтеха на базовой кафедре было всё же не это, а индивидуальное кураторство.
Каждый студент с самого начала, с четвёртого курса, был прикреплен к конкретному преподавателю
и под его руководством (а то и просто совместно с ним) разрабатывал определённую научную тему, конкретную проблему, реальную задачу,
входившую, между прочим, и в общий план научной работы кафедры (лаборатории).
В общем, не забалуешь!

Моим научным руководителем все старшекурсные и аспирантские годы был доцент Игорь Фёдорович Шахнов,
о котором я сохранил самые тёплые воспоминания.
Умный, интеллигентный, спокойный человек, умевший в обсуждении вовремя повернуть обсуждаемую тему слегка по-иному,
что сразу открывало новые перспективы.
Как-то сразу так случилось, что он вовлёк меня в исследование систем, описываемых взвешенными графами специального вида,

проблематика эта была совершенно новой и относилась, скорее, к теории автоматического управления,
а для лаборатории была актуальна в свете сотрудничества с неким "ящиком", вместе с которым и разрабатывалась.
Сам я, правда, ни к чему секретному касательства не имел, в "ящик" этот ни разу не сыграл, но и мои результаты (чисто аналитические)
тоже попадали в отчеты лаборатории.
Параллельно, впрочем, занимался я еще и проблемами оптимального упаорядочения (линейного или группового) объектов,
на множестве которых задана некая структура предпочтений,

эта задача позже выросла до главы в диссертации и даже большего, но об этом поговорим потом.

Несложно догадаться, что тесное постоянное общение с серьёзным учёным, выполнение под его присмотром
самостоятельной научной работы, решение конкретных задач
всё это не могло не способствовать научному росту студента-физтеха.
Конечно, многое тут зависело и от его собственной мотивированности и прилежания, да и руководитель руководителю рознь;
но у меня как раз всё сложилось удачно.
Сам я был в те годы парнем энергичным, неленивым, хорошо мотивированным, да и нравилось мне то, чем я занимаюсь
(не зря я добивался того, чтобы попасть именно сюда); а с Игорем Фёдоровичем сотрудничать было очень приятно.
Обыкновенно мы встречались на кафедре один-два раза в неделю, иногда бывал я у него и дома (правда, жил он в Матвеевском

ездить было очень неудобно), обсуждали текущее положение дел, результаты, планы;
причём нередко следующий шажок , а иногда и шаг предлагал и обосновывал как раз я, а он оценивал.
Результаты оформлял я в виде промежуточных меморандумов (рукописных
о добрые старые времена!),
потом из них получались уже более или менее официальные отчеты большего формата.
Такая система Шахнову нравилась
порой он даже указывал мне: "Вот на эту тему неплохо бы выдать пару меморандумов!"
Результаты у меня шли неплохо, к окончанию института были уже и печатные работы.

Следует сказать, кстати, что от прочих НИИ ВЦ АН СССР отличался довольно сильно.
Там было очень много толкового народа и очень мало полезной площади. Не то что собственного кабинета

собственного стола у доктора наук, старшего научного сотрудника могло не быть
делил стол с ещё одним таким же.
В итоге посещение рабочего места было не то что необязательно
напротив, обычно в той или иной лаборатории
был один (ну или два) присутственный день в неделю  (в эти дни проводились общелабораторные мероприятия, собрания, заседания и пр.),
а в остальные дни народ работал по библиотекам, а то и дома, приходя на работу
разве что для обсуждения научных и околонаучных проблем и для машинного счета.
Вот с тех пор я и считаю, что для научного сотрудника обязательное ежедневное посещение рабочего места
и отсиживание на оном от сих до сих
очевидное зло и полная глупость.
Сам должен знать, что ему делать и где это делать
были бы результаты.
Впрочем, всякое бывало.

Машинный счёт на ВЦ в те времена отдельная песня.
Укомплектован ВЦ был машиной БЭСМ-6 (это было ещё ничего
на младших курсах, постигая языки программирования АЛГОЛ и ФОРТРАН,
писали мы программки для имевшейся на Физтехе БЭСМ-4 и даже для совсем уж древней М-20!),
данные в нее вводились с перфокарт (позже, правда, появились алфавитно-цифровые дисплеи "Видеотон", позволявшие нечто вроде удалённого доступа).
Вот так и носили тысячные колоды карт из перфораторской в машинный зал (и не дай бог сбой перфоратора или замнётся карта
замучаешься исправлять) ...
А ведь надо было еще и время машинное забронировать заранее, его вечно не хватало, люди ночами считали
какое уж тут обязательное посещение!
Страшно вспоминать, но вот так я кандидатскую и обсчитывал, и листинги АЦПУ вместе с текстом диссертации в качестве приложений переплёл.

Однако первая печатная работа моя вышла совсем по иным рельсам.
На кафедре вычислительных систем и автоматизации научных исследований (не базовой) нам читались разные курсы
(те же АЛГОЛ и ФОРТРАН и ещё кое-что), и курсе на третьем мне предложили поработать у них в качестве лаборанта и привлекли к хоздоговору,
поручив решение небольших проблем, относящихся к тому, что стали называть вошедшей в моду аббревиатурой САПР (системы автоматизированного проектирования).
Руководил всем этим направлением доцент Владимир Петрович Мазурик, очень приятный и умный человек,
а непосредственно со мной работал его коллега доцент Андрей Евгеньевич Медведев.
Деньги лаборанту платили небольшие, но приятные.
Задачи были интересные, их надо было алгоритмизовать, а потом и запрограммировать,
причём не АЛГОЛе или ФОРТРАНе, а на диковинном ЛИСПе, устроенном совершенно по-другому.
Вот из решения этих проблемок и родилась первая работа, гордо названная
"Планирование вычислений в системах автоматизированного проектирования"
и вышедшая в Трудах
XXI научной конференции МФТИ 1975 г. (сер. Аэрофизика и прикладная математика).
Аж целых 0,7 печатного листа (13 машинописных страниц), правда, совместно с А.Е. Медведевым.

Годом позже в следующих "Трудах" вышла и первая собственная моя работа на сходную тему.
А еще годом позже поехал я впервые и на иногороднюю конференцию, что со студентами бывало редко.
Но на хоздоговоре деньги на это были, приглашение было, а желания поехать в Брянск с докладом никто не изъявлял – послали меня.
О чем я там говорил – уже не помню.

Хоздоговор, однако, был не абы с кем, – с заводом "Кулон", туда требовался и пропуск, и допуск.
Трудился я там с перерывами на каникулы до самого диплома, но после защиты все так и закончилось.
Однако с Андреем Евгеньевичем мы успели подружиться – я и в последующие годы частенько бывал у него в гостях просто по-дружески.

Продолжение

(c) Анатолий Белкин & Дмитрий Белкин, 2008